Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Никогда бы не подумал, что буду искренне поздравлять товарища с его собственной продажей, но… Пришлось.
* * *— Туум! Туум! Туум! — глухо бил мой лом в мерзлый монолит.
— Господь с тобой, охолони, покуда мелочь отгребу, — наконец остановил меня Авдеич, засовывая едва прикрытые самодельными перчатками руки в разломанное крошево. Полноценно орудовать лопатой у него давно не было сил.
— Валяй, — охотно согласился я, плюхнувшись чуть поодаль на заботливо подвязанный к седалищу кусок фанеры с войлочной подкладкой.
Местные уголовники обходятся отдыхом на корточках, но мои суставы явно устроены по-другому[171] — минут пять в позе гопника, и наваливается дикая боль, хоть криком кричи. Так что инновация не от хорошей жизни — в царстве мороза, камней и снега проще таскать с собой лишнюю тяжесть, чем мучаться в поисках места, куда можно примоститься без риска для здоровья или добавки срока. А тут, надо сказать, не мелочатся — за простое сидение на санях накидывают целый год! Лишний груз в виде зэка тянуть никак нельзя, а надзиратель далеко, недосуг ему разбираться, работает коняга или просто стоит в оглоблях. Животину положено беречь, а до людей никому нет дела.
Между тем, сороковой день от моего прибытия в Кемперпункт тянулся к обеду. По местным поверьям — немалый этап в жизни новичка, благополучно перевалив который можно строить хоть какие-то планы на будущее. Впору подводить итоги и мне.
Работа, на которую я умудрился подписаться, на первый взгляд выглядела просто: мусор в лагере принято выкидывать в сколоченные из досок, а затем густо беленые известью пирамидки без верхушки и дна примерно два на два метра в основании. Такие несложно поднять вверх, отставить в сторону, содержимое же собрать в сани или телегу, да вывезти прочь, в лесной овраг. В меру тяжелая задача для двоих зимой — ведь смерзшуюся массу ТБО нужно разбивать на подъемные куски, легкая, но крайне пахучая халтурка летом. Впрочем, меня, как сосланного на Соловки транзитника, последнее ни грамма не волновало.
Однако жестокая подстава все же имела место: Авдеич медленно умирал, в попытках же его спасти внешне жестокий, а на поверку неожиданно жалостливый рукраб не придумал ничего лучшего, как раз в месяц или два подбирать ему в помощники свежего дурака типа меня, достаточно сильного и непременно сентиментального каэра. Надо признать, его расчет оправдался: узнав историю напарника, я не смог отказаться, поэтому потянул лямку за нас обоих, так что все тяжелые задачи, а именно — ломовая долбежка и затаскивание крупных кусков в установленный на полозья короб легли на мой хребет.
Но по-другому поступить с тридцативосьмилетним преподавателем математики из Минска я не мог. Жизнь Авдеича сломалась внезапно и жестоко даже по местным, страшно далеким от гуманизма временам. Его брату-микробиологу, месяцами не вылезавшему из лаборатории, родственники из Польши по доброте душевной прислали в подарок на день рождения микроскоп. Увы, страшно опасный для существования СССР прибор не прошел мимо бдительных чекистов. Брата споро расстреляли за шпионаж, Авдеича с восемнадцатилетней дочкой отправили на три года перевоспитываться в Кемь, жену — в Вишеру.
Поначалу мой бывший математик устроился сносно, счетоводом на лесной командировке, километрах в двадцати от Попова острова. Хоть приходилось не вылезать сутками из-за стола, зато в тепле. Дочка же попала в прачки, но долго просуществовать в аду Кемперпункта не смогла — слегла от дизентерии. Ее коллеги, скорее всего, воровки или проститутки, совершили маленький подвиг — сумели передать весточку Авдеичу. Он, разумеется, кинулся к начальнику, молил отпустить хоть на день помочь или хоть попрощаться, но получил в ответ: «Не позволю из-за всякой бл…ди социалистическую отчетность срывать».
Что оставалось делать? Несчастный отец ушел, просто так, во мглу и холодный весенний дождь. Провидение хранило, не дало заплутать, отвело патрули, но оказалось бессильно перед потерявшими человеческий облик людьми. Арестовали Авдеича прямо у дверей покойницкой, даже не позволили в последний раз посмотреть на дочь. Лупасили свирепо, оборвали ухо, выбили глаз, сломали несколько ребер и размозжили ступню. Потом, как в насмешку, подлечили, добавили к оставшемуся году еще пять, заодно «порадовали» гибелью жены. Так он потерял все дорогое, что у него только было на свете.
От пережитого мой напарник малость повредился рассудком, что совсем не удивительно, и теперь находился в странном состоянии полужизни. Общаясь про себя то с богом, то с дьяволом, он медленно угасал — от самого нежелания существовать в данном пространственно-временном континууме. Питался через силу, иногда насыщая свой организм в иррациональном желании любой ценой не быть обузой в работе, но частенько, наоборот, пытался подсунуть мне свой хлеб или сахар. Выходило одинаково плохо, но что-то изменить я был не в силах. Да и надеялся, чего уж греха таить, на свою хорошую физическую форму и легкую, но теплую одежду.
Повод пожалеть о содеянном представился быстро. Полупудовый лом вытягивал калории из организма как авианосец деньги из госбюджета, уже через неделю моей единственной всепоглощающей проблемой стало вечно сосущее чувство голода. Подмосковный батон являлся в воображение и захватывал все мысли днем, кошмары супермаркетных фудкортов преследовали ночью; котлового довольствия категорически не хватало для восполнения энергозатрат организма. Авдеич пытался выправить продуктовый кризис за счет вытащенной из мусора дребедени. Окурки, огарки свечей, обноски, мятые кружки и впрямь имели ненулевую ценность, которой хватало на подачки раздатчикам. Дело хоть малое, но не лишнее — нам доставались куски хлеба посуше, черпак баланды с гущей, три положенные ложки каши выглядели как иные пять, а масло можно было различить без микроскопа. Помогало все это чудесно — примерно как мертвому припарки.
Ровно на десятый день я сорвался — сломленный недоеданием организм впал в сумрачное состояние и не вышел из оного, пока не сожрал тройную норму из полученного на очередную пятидневку пайка. Зато потом… трудно забыть охватившее меня липкое, тоскливое чувство сползания в бездну.
Вроде бы не сильно страшно, всего маленький шажочек, который можно отыграть назад толикой из заначенной махорки. Еще есть сила и резвость в не сточенных дистрофией мышцах, лихорадочный блеск не затапливает глаза всякий раз при виде пищи. Кроме того, сейчас, после лихих расправ с контрой середины 20-х и, насколько я помню уроки истории будущего, до приключившегося в 30-х обострения классовой борьбы, в Кемперпункте именно от голода не умирают. Каторжане, не сумевшие найти свое место в жизни, скользят в смертельную воронку медленно. Сначала они выменивают на еду всю одежду и остаются в жалком рубище. Затем переходят в разряд пеллагриков.[172] Далее сценария целых три: относительно безболезненно околеть, присев ненадолго передохнуть за штабелем бревен, заболеть чем-нибудь простым, но вполне надежно сводящим в могилу, например, бронхитом,[173] или растянуть мучение на месяцы, а то и годы, довольствуясь фунтовым пайком и поиском объедков в мусоре.
Последнее самое страшное. Хорошо хоть мне с Авдеичем почти не приходится сталкиваться с «помоечниками» — они караулят «свеженькое», мы же разбираем полностью заполненные ящики. Но от неприятного соседства опасность самого крошечного шага по анизотропному шоссе истощения казалась еще более нестерпимой.
Возможно поэтому ночью мне вместо шкворчащего, сочащегося маслом круга украинских колбасок с большой кружки полевского «Жигулевского» приснился темно-зеленый, почти бурый обрывок водоросли, проступивший на сколе куска льда. Привычное зрелище — занятые на общих работах арестанты таскают их к баракам — как будущую воду для умывания. Вот только в отличие от реальности листок играл красками полиграфии на пирамиде консервных банок салата из морской капусты!
В сытом будущем я как-то польстился рекламой, превозносящей до небес богатство белков и микроэлементов в этом продукте. Купил, попробовал и тут же выкинул, с трудом сдержав тошноту. Но здесь вам не там, поэтому с самого раннего утра я занялся поиском «даров моря». Поначалу хотел заинтересовать кого-нибудь из начальников, но после пары бесед с соседями дело вышло до смешного простым. Оказалось, ламинария добывается в Кеми, Соловках и вообще по всему побережью Белого моря вполне в промышленных объемах, только не на еду, а для переработки в йод на заводике, специально устроенном в Архангельске в незапамятные времена.[174]
Так как техпроцесс там построен на сжигании водорослей, то закупают их исключительно в сухом виде, вынуждая добытчиков строить простейшие навесы и развешивать под ними урожай, скошенный специальным тралом на глубине в пару-тройку метров. Разумеется, администрация Кемперпункта не брезгует подобным заработком, и… заготовленные осенью, но не просохшие, а посему не сданные в заготконтору зеленые полотнища болтаются мерзлыми космами за конюшней, что на задах лагеря! Приходи да отламывай, сколько нравится, благо подобная убыль не заметна на фоне многих тонн полуфабриката.
- Тайная история сталинских преступлений - Александр Орлов - Альтернативная история
- Время собирать камни - Павел Дмитриев - Альтернативная история
- Разбег в неизвестность - Павел Дмитриев - Альтернативная история
- Посвященный - Лошаченко Михайлович - Альтернативная история
- Таблетки - Александр Крамор - Альтернативная история
- Поступь империи. Первые шаги. - Иван Кузмичев - Альтернативная история
- Поступь империи. Первые шаги. - Иван Кузмичев - Альтернативная история
- Страна городов - Дмитрий Щёкин - Альтернативная история
- Хранить вечно. Дело № 1 - Борис Борисович Батыршин - Альтернативная история / Мистика / Попаданцы / Периодические издания
- Сын маминой подруги - Антон Сергеевич Федотов - Альтернативная история / Боевая фантастика / Периодические издания